Звезды, подсолнухи и свет

По мотивам работ Винсента ван Гога  На мольберте стояло полотно с изображением подсолнухов. Их было двенадцать, как число месяцев в году. Подсолнухи казались холодными. (Ваза с двенадцатью подсолнухами, 1888 г.) ─ Не порядок! ─ решил художник и намешал на палитре теплую желто-оранжевую краску. Он нанес на холст новый цвет сильными штрихами. Лепестки потеплели, будто наполнились солнечным светом. Мастер довольно кивнул. Если мастер не стоял у мольберта, то чаще всего он сидел на стуле. Он курил трубку и обдумывал свои впечатления за день: где он был, кого встретил, о чем говорил, о чем думал. Стул иногда скрипел, трубка усердно дымила, а художник писал многочисленные письма.  (Стул Винсента с его трубкой, 1888-1889 г.)  Почему художнику нравился теплый желто-оранжевый цвет? Наверное, он взял этот греющий цвет как сувенир из вечернего Парижа. Мастер любил свет фонарей на улицах, свет, падающий из кафе и окон, шум голосов и музыку. Париж в вечерние часы был особенно уютен. (Ночная терраса кафе, 1888 г.) Художник часто смотрел на ночное небо. Глядя на звезды, он чувствовал себя, как в вечернем городе ─ звезды напоминали ему лампочки в парижских кафе. А иногда звезды были похожи на живописные подсолнухи, отчего мир становится для художника уютным, как его комната. (Звездная ночь, 1889 г.)  Автор текста: Светлана Видерхольд  Berlin, 4.01.2016

Искусная работа

Как-то утром на столе ремесленника возник переполох: в центре поставили большую деревянную заготовку. Первыми проснулись тюбики с красками и тут же разбудили всех остальных.
– Смотрите! Смотрите! – кричали тюбики, – Это для нас!
– И для нас! – подхватили кисти. Их было меньше тюбиков, но зато они были выше, и их мохнатые хвостики можно было видеть со всех краев стола.
Все смотрели на новую гостью: веселые тюбики, стройные кисти, любопытные карандаши, флегматичные стирательные резинки, трудолюбивый художественный лак и даже угрюмая наждачка, ворчавшая на внезапную суматоху. Все ждали, что будут делать руки мастера.
И, вдруг, о, чудо, руки убрали верхнюю часть заготовки и изнутри вытащили точно такую, но поменьше; из второй – третью; из третьей -– четвертую и вскоре на столе стояли пятнадцать заготовок: мало-мало-меньше.
Самую последнюю заготовку руки еле могли держать, и ее пришлось поставить на одну из резинок. Эта резинка тут же возгордилась: она теперь не будет выполнять "черную" работу, стирая неудачный штрих, а будет постаментом для этого маленького создания, будущего шедевра. В том, что эти пятнадцать деревянных заготовок будут шедевром, никто не сомневался. Разве могли все жители стола и натруженные руки мастера сделать что-нибудь не великолепно?!

И, вот, закипела работа. Сначала ворчунья-наждачка отполировала всю поверхность заготовок, да так, что они стали гладкие-прегладкие. Потом наждачка забралась в коробку и снова начала ворчать, но теперь ворчание было не угрюмым, а лишь выражало удовольствие своей работой. Наждачка следила, как работает молодежь (она-то была здесь самая старшая), и немного нервничала – вдруг у них что-то не получится?!
Настала очередь карандаша. Руки с помощью ножа заточили ему нос остро-преостро. Он, конечно, немного попищал, что, мол, прежний нос был не хуже, но новый, действительно был лучше: и длиннее, и тоньше. А с таким носом карандаш мог вмешиваться в гораздо большее количество дел. Он был таким любопытным!
Руки быстро наметили карандашом контуры платочков, лиц и фартучков. "Фи! – подумал карандаш, – Девчонки!" и выше задрал пообточившийся нос – он-то был мальчишкой.
Принялись за работу кисточки и тюбики.
Без устали утонченные кисточки наносили краски из тюбиков на заготовки по карандашным контурам. Красные и желтые тюбики кокетливо снимали свои шапочки и улыбались кисточкам, особенно самым высоким, в элегантных черных фраках с золотыми надписями. Краски этих тюбиков превратились в нарядные платочки и сарафаны.
Зеленые и синие тюбики с радостью видели, что благодаря им на фартучках появились нежные ландыши с изящными ладошками-листьями. Белый и черный придали законченный вид. Благородный тюбик с золотой краской подарил свое сияние кокошникам. А тюбик с перламутровой краской подарил жемчужные бусы и браслеты.
Руки иногда потирали друг друга. Это, как все уже знали, говорило о том, что мастеру нравится их работа.
Вскоре появились улыбающиеся лица с голубыми глазами.
– Матрешки! Матрешки! – снова первыми закричали тюбики.
– Я давно знала! – хмыкнула наждачка, хотя на самом деле, она, как и все, не догадывалась, что же получится из заготовок.
Последним взялся за дело лак, и матрешки заблестели. Их полированные, пролаченные бока были как зеркало, и красные и желтые тюбики то и дело подбегали к ним полюбоваться на свое отражение.
Когда работа была завершена, все зачарованно замолчали: нарядные, улыбчивые матрешки были настолько хороши собой, что ими нельзя было не залюбоваться!
– Ах, какая прелесть! – в этот раз все с тюбиками согласились.
Все восхищались сделанной сообща работой.
– Не зря мы трудились столько дней и столько вечеров! Не зря обсуждали, как сделать лучше! Нам есть, чем гордиться! – сказали кисти. Все согласно закивали.

И потекли счастливые дни: каждое утро, просыпаясь, все любовались матрешками, а каждым новоприбывшим на стол первым делом показывали удивительную работу.
Но вот однажды, как это всегда бывает в жизни, проснувшись утром, жители стола не обнаружили матрешек! Руки мастера забрали их и унесли.
Все загрустили.
– Больше мы такого не сделаем! – причитали "ветераны".
Тюбики уже стали стареть и скрючиваться. У кисточек начали редеть пышные хвостики, и они уже скромно прятались за молодыми кистями. Старая наждачка вышла на пенсию и лишь молчаливо, и с неодобрением наблюдала за всем, что происходит на столе. Ей уже даже на ворчание не хотелось тратить силы.
А новое поколение, не видевшее тех чудесных матрешек, только нетерпеливо отмахивалось, когда "старики" начинали рассказ о своей молодости. Зачем их слушать, когда впереди у них, у молодых, свой шедевр, да такой, который другим уже не повторить!
И осталось старым тюбикам, кисточкам, стертым резинкам собираться где-нибудь, например, у ветхой наждачки, да кряхтя, вспоминать.
– Эх! Какие были матрешки!
– Да! Молодежь уже такое не сделает!
– Не-е-е...Где уж ей!...

Текст и иллюстрация: Светлана Видерхольд, Берлин, 2005